Сергей снова включил прибор. Датчик прибора — пес цилиндрический, был среди них — в кухоньке, над бетонным полом.
Потемкин, на доли секунды отвлекся... Усталость, которая долго, за несколько лет, накопилась, легла именно в этот момент, на плечи. Он почувствовал взгляд Сергея. И встретился с ним глазами.
Взгляд говорил ему: — «Есть!»
— Сергей, — через комок, напрягающий горло, спросил он. — Ошибки бывают?
— Нет, здесь не ошибка!
— Анна Ивановна, — голосом непомерно уставшего человека, спросил Потемкин. — Скажите, где есть телефон?
Поднял взгляд вслед за этим вопросом, и понял — ответа не будет...
— Сергей, — попросил он. — Будь добр, позвони. Вызови к нам опергруппу.
Из-под руки следователя прокуратуры в бланк протокола допроса рядами укладывались строки. «Паразитический образ жизни. Постоянно надо мной издевался... Применяя физическое насилие, склонял к сожительству... Восьмого марта, когда квартирантов не было — уехали на праздники к родителям, мой сын, по пьянке продал телевизор. Он был один, на своей половине. Зашла его выругать... Он заломал мне руки, и опрокинул... Стал тыкать членом в лицо, попал в глаз, было больно... Я вырвалась и побежала к себе... Голый, он бежал следом... Я заперла дверь. Он стал ее чем-то бить. Дверь стала падать... Ледоруб — он был у меня под рукой; ничего больше не было... С крыши капало, и я им рубила лед. Хотела ударить в плечо, или руку. Он ногой угодил в ведро, поскользнулся, упал вместе с ним…»
Голос ее, как во сне, звучал тихо и ровно. Бесстрастно, в строке протокольной, без мелких эмоций, отражались: вся ценность и все содержание прожитой жизни. И, может быть — смысл оставшейся…
Голос звучал не впервые. он был просто неслышим раньше, он жил внутри и не давал спать ночами. Блуждал в памяти, в мыслях, и камнем придавливал душу. Наверное, дай ему время, он мог убить Анну Ивановну. А Потемкин его, как Джинна...
— Анна Ивановна, значит удар ледоруба попал в висок? — уточнял. переспрашивал следователь, — тот же, который записывал Анну Ивановну раньше.
— Не в висок, а сюда вот, — показывала на себе Анна Ивановна. — В косицу. А тут он упал, тут и мучился… Что было делать? Потом он затих, а потом, я смотрю — холодный... Поднять его не могу, а он мертвый... Я так плакала, ну а что теперь? Что? Ножик большой у меня, от папы остался... Я взяла его, я вот им... А где ножик не шел, не получалось по сухожилиям, там — я брала молоток...
— А ножик где?
— Вот, в ящичке, и молоток тоже тут...
— Приобщите к делу. Понятые, осмотрите, пожалуйста.
Понятые осматривали и кивали, стараясь не смотреть туда, где под сдернутым со стены гобеленом покоилась голова их соседа — Алексея Жуляка, Полгода была голова под ногами матери, а полчаса назад, Потемкин извлек ее из-под цементного пола в кухоньке.
— Вы вправе осматривать предметы самостоятельно, задавать вопросы, вносить уточнения, дополнения, — напоминал следователь.
Проявлять себя самостоятельно понятые не стали. Все было ясно, не дай бог такого... Женщине из понятых, было не по себе. Она вышла на воздух, вздыхая глубоко, смотрела невидящим взглядом в сад, как будто искала какое-то слово. И не найдя, говорила себе тихо-тихо, в треть голоса:
— Боже мой, Боже мой! Как? Уму ведь непостижимо!
«Постижимо! — подумал Потемкин. — Произошло, значит постижимо. И нужно, кому-то уметь постигать в этом мире подобное. Постигать досконально, иначе подобное повторится»
Женщина возражала ему. И, еще раз подумав, заметила вслух:
— Лучше б не делали этого…
— Я? — уточнил Потемкин.
— Вы.
Потемкин не понял.
